+7 (910) 455-04-45
  Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
  г.Москва

отрывок из монографии

Перевод: Соловьева Ирина Александровна, психолог

 

 

 

Глава 4. ТВОРЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ: ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ЮНГА С БЕССОЗНАТЕЛЬНЫМ

После разрыва с Фрейдом в 1913 году для Юнга начался длительный период крайней интроверсии, который многими исследователями его жизни обозначается как период «творческой болезни». Этот период жизни Юнга ознаменовался появлением интенсивных видений и образов, которые были столь явно выражены и сильны, что он во многом забросил внешние виды деятельности. В течение долгого времени он ни писал, ни выступал с лекциями. Помимо того, что он оставил пост президента Международного Психоаналитического общества, он расстался с должностью лектора в Университете Цюриха. Однако он продолжал прием пациентов.
Подоплека творческой болезни Юнга может быть определена как совокупность: травматического разрыва с Фрейдом и их обоюдных нарцисстических и нереалистических проекций; разобщения двух независимых и отличных друг от друга сторон структуры его личности; кризиса середины жизни, сопровождающегося необычайно тяжелой интеллектуальной и эмоциональной напряженностью; и потребности в более удовлетворительном местоположении в мире. Как выразил это Джеймс Хейзинг: «Как пустые пространства на картинах китайских художников, так и время, когда ничего не происходит, зачастую наполнено глубочайшим смыслом». Этот период был для Юнга периодом интенсивной активации Бессознательного и, следовательно, периодом глубокого внутреннего творчества, которое дало начало идеям большей части его более поздних теорий, которые раскрылись через много лет. Как Юнг пишет в заключительном параграфе «Столкновения с Бессознательным»: «Годы, когда меня преследовали внутренние образы, были наиболее значимыми в моей жизни – все существенное было решено тогда. Все началось тогда; последующие детали являются всего лишь дополнениями…и поначалу это затопило меня. Это была первичная материя, первооснова дела всей моей жизни».
Конечно, мы можем задаться вопросом, почему разрыв с Фрейдом был настолько более травматичным для Юнга, чем для Фрейда. Исследователи однозначно соглашаются с этим утверждением. Как видно даже поверхностно, Юнг теперь был отрезан от многих прежних связей в психоаналитическом движении. Большая часть коллег была на стороне Фрейда в главных психиатрических воззрениях. Расхождение Юнга во взглядах с этой группой заставило его почувствовать себя изолированным от коллег и покинутым и явилось, несомненно, глубокой травмой для него. Однако в этом разрыве было больше смыслов, чем уже упомянуто. Если смотреть более глубоко, Юнг потерял заменителя фигуры отца – Фрейда, и, таким образом, проблема детской идентификации была вновь активизирована. Это имело огромное значение для Юнга, так как он никогда не мог идентифицировать себя со своим духовным наставником. Более зрелый Юнг придерживался догматических религиозных верований, которые входили в противоречие с его истинными чувствами. В противоположность этому, Юнг даже в своей проблемной юности соприкасался со своими внутренними образами. Эти образы давали ему значительное утешение и психологический комфорт. Более поздняя идея Юнга об исцелении включает в себя распознавание и использование образов, которые всплывают из Бессознательного.
Существует явная связь между сном Юнга о черепах в подвале и неминуемым разрывом с Фрейдом. Этот сон был истолкован Фрейдом как бессознательное желание со стороны Юнга его смерти перед их разрывом. После разрыва в 1913 году это также проявилось в сне Юнга о смерти «Зигфрида». Как определяет это Юнг: «Сон показал, что то, что олицетворяет собой Зигфрид, герой, больше не соответствовало мне. Поэтому он должен был быть убит». Почти все исследователи-психоаналитики выводят прямую и несомненную связь между ЗИГмундом Фрейдом и ЗИГФРиДом из сна Юнга.
В одном из нескольких аналитических исследований жизни Юнга, появившихся в последние годы, психоаналитик Эли Маркович доказывает, что разрыв с Фрейдом в действительности отдавался эхом в глубоколежащем гневе, который Юнг испытывал к своему отцу. Как пишет Маркович, «Определенно видно, как враждебные чувства Юнга по отношению к отцу были перенесены на Фрейда, и что падение Фрейда в представлении Юнга было связано с бессознательным преобразованием пожеланий смерти, направленных на него». Если, в самом деле, эти чувства были пожеланием смерти (как утверждал Фрейд и как отрицал Юнг), то встает вопрос об источнике их возникновения. Пожелания смерти часто, но не всегда, основаны на гневе. Слова Маркович опираются на кое-что еще. По мере приближения развязки во взаимоотношениях Фрейда и Юнга, необычайный гнев со стороны каждого из них стал очевидным. Эта ярость была основана на их бессознательных проекциях. Памятные гневные письма Юнга к Фрейду ясно указывают на глубокий источник ярости, весьма вероятно коренящийся в его детстве.
В противоположность этому, Пападопулос пишет: «Разрывая отношения с Фрейдом, Юнг не только отметает безопасность, которую дает дружба; он также позволяет себе потерять многообещающую позицию в своем психоаналитическом окружении. Юнг обнаруживает себя одиноким и беззащитным в океане Бессознательного» (Пападопулос и Сайман). Юнг отмечает болезненную беспомощность своего положения: «Диалог с самим собой стал дискомфортен, и я перестал думать. Я прикоснулся к смерти» («Воспоминания).
В свои ранние годы Юнг нашел христианскую мифологию неприемлемой. После разрыва с Фрейдом психоаналитическая парадигма тоже стала невозможной, поэтому некоторое время он не придерживался никакой смысловой концепции – такая ситуация не была для него нова. Это была ситуация, которую он позже описал как характеристику текущих лет, назвав: «современный человек в поисках души». Во многих своих более поздних работах Юнг проводит психологическую связь между Бессознательным и мифопоэтическим воображением. Там есть источники религиозных воззрений на все и интеграции фактически всех культур.
Как мы видим, книга Юнга «Символы преобразования» отмечает поворотный момент в его взаимоотношениях с Фрейдом. Он колебался в течение долгих месяцев, прежде чем перенес свои мысли на бумагу. Когда же он это сделал, он проанализировал сны и видения одной больной с диагнозом «шизофрения» под псевдонимом «мисс Миллер». Юнг отказался от использовании теории Фрейда об Эдиповом комплексе. В этом трудном для понимания томе он предлагает решение инцестуальной проблемы, отличное от идей Фрейда. Как это видит Юнг, инцест – символическая тема практически у всех примитивных и архаичных культур. Фактически Юнг здесь намечает свой более поздний акцент на воображении в плане зрительных образов и мифической тематике, такой как ночное путешествие по морю Осириса и мессопатамские, египетские и библейские мотивы избавления и воскрешения.
Основная книга Юнга наполнена отступлениями и сомнительными взаимосвязями, среди которых одна идея привела Юнга к мысли о процессе свободных ассоциаций, часто нащупывающем очень тонкие связи между скрытыми темами. Об этом делаются выводы в главе под названием «Жертвоприношение», в которой упоминаются Хендерлин*, Ницше**, Chiwantopel***, Гете****, Фробениус*****, Вишвакарман******, Митра********, Рубенс********* (см. стр.14) и почие. Термин жертвоприношение обычно связан с понятиями «жертва» или «данное Богу обязательство» - с понятиями, имеющими мифологический контекст. Юнг объясняет, что его дружба с Фрейдом должна была быть «принесена в жертву» как плата за истину. Однако есть ощущение, что в этом случае у него почти не было выбора.
Психическое состояние Юнга на тот момент было таково, что он как бы ощущал себя «стоящим на краю космической пустоты. Это было как путешествие на Луну или выход в открытый Космос». Среди обломков разбитой жизни его бросало взад-вперед, словно поплавок в бушующем океане. Образы неожиданно всплывали перед ним с необычайной ясностью. Он оказывался в космосе и вновь возвращался назад. Имея обширный опыт работы с шизофрениками, Юнг понял всю серьезность своего собственного состояния. В течение долгих месяцев и лет его Бессознательное активизировалось, и он понял, что он находится в опасности подчиниться силам Бессознательного, подобно тому, как это произошло с Ницше и Хендерлином, сделав их безумными: «Я делал все, чтобы не потерять рассудок, но в то же время найти некий путь к пониманию этих странных вещей. Я стоял беспомощный перед чужеродным миром; все в нем казалось трудным и непонятным. Я жил в состоянии постоянного напряжения; часто я чувствовал себя так, будто бы на меня взгромоздили гигантский камень. Одна гроза следовала за другой».
Приблизительно в последнее десятилетие ученые начали переоценивать не только события жизни Юнга, но также и его теоретический вклад. Часть этого проистекала из анализа собственных слов Юнга. Он писал: «После того, как наши с Фрейдом пути разошлись, для меня начался период внутренних сомнений. Не будет преувеличением назвать это состоянием дезориентации. Я ощущал полную подвешенность в воздухе, поскольку я еще не встал на ноги, не нашел почву под ногами». И он не находил ее на протяжении нескольких лет.
Как замечает Сторр, «Юнг рассматривает творческие личности, включая себя самого, и как бывших «впереди своего времени», и как соприкоснувшихся с источником высшей мудрости, который может быть назван по-разному: как «коллективное Бессознательное» или, позднее, вполне откровенно как «Бог». В этом смысле его апеллирование к понятию «Бог» нельзя уравнять с традиционными религиозными образами божественного, или, если это так, аналогия должна проводиться только с величайшей осторожностью. В понимании Юнга, они являют собой только «существование архетипа Бога… Но это очень важный и имеющий большое влияние архетип… И с тех пор как этот архетип имеет свойство множественности, часто он предстает в категории религиозных переживаний».
В течение этого периода Юнг переживал опыт и слуховых, и зрительных галлюцинаций, и был обеспокоен интенсивной активацией сил Бессознательного. Фрейдисты уделяют большое внимание его переписке с Фрейдом, но, что странно, фактически игнорируют этот период его жизненного «путешествия». Юнгианцы склоняются к тому, чтобы относиться вполне прозаически к этому крайне трудному периоду жизни Юнга, используя такие термины, как «уход в шаманизм», «путешествие по ночному морю», чтобы описать это.

Борьба Юнга с сумасшествием.

В декабре 1913 года с Юнгом начали происходить странные вещи. Он начал то, что он назвал «погружением в Бессознательное». Это погружение вызвало образ падения в глубины, как это и было, через щель в поверхности Земли. У него было видение первобытной впадины или щели, с которой он сталкивался ранее, в травматический период своего детства. Его мир Бессознательного имел большое сходство с непокорным миром шаманов, мистиков и пророков. Его погружение рассматривалось им самим и многими юнгианцами как «жертвоприношение» в плане смерти и воскрешения во имя мирового Добра. Что более важно, это определялось многими исследователями его жизни как мифическое путешествие. Джоан Халифакс в своей работе «Голоса шаманов», пишет: «Шаманистская инициация требует от индивида разрыва со всем, что составляло его или ее прошлое». В известном смысле, Юнг погрузился в «лоно изначальной жизни» (термин Элиэйд), чтобы соприкоснуться с мистической и религиозной стороной своего бытия.
Следуя примеру Юнга, этот способ объяснения его погружения в Бессознательное был общераспространенным в литературе до 1970 года. Прежде юнгианцы недооценивали всю суровость болезни Юнга, понимая ее как обязательный атрибут вступления в кризис середины жизни (см.Хендерсона). Обычно такого рода кризисы характеризуются депрессией, тогда как реакция Юнга на этот период была более чем панической и преисполненной ужаса. Его осаждали яркие повторяющиеся видения, самые что ни на есть беспокойные по своей природе, и выходящая за рамки обыденности активация Бессознательных процессов.
Толкования почти всех исследователей никогда не сводились к допущению, что здравый рассудок Юнга был поставлен на карту и это был не только интересный эксперимент в области инсайта и интроспекции. К примеру, Барбара Ханнах выделяет курсивом фразу Юнга «Вот почему моим первым долгом было исследовать глубины моей собственной психики… Эта работа заняла первенство по отношению ко всему остальному». Может ли быть, что «миф о погружении в шаманизм» был внешней стороной агонии истинного страдания Юнга? Кажется, что эта гипотеза достаточно правдоподобна.
С этим связан спорный вопрос об искаженных видениях Юнга о разрушении мира, представляющих его предполагаемую способность предвидеть будущее. Некоторые исследователи приписывают Юнгу полное ясновидение и способность предвидеть войну. Например, ему приписывается предчувствие Первой Мировой войны, проявившееся в предчувствии резни, которая действительно имела место быть. В "Воспоминаниях" Юнг утверждает, что идея войны не занимала его, но английский классицист Е.Р.Доддс в своей работе «Pagan and Christian in an Age of Anxiety» приписывает Юнгу это предвидение. Это, конечно, один вариант толкования его видений о мировых разрушениях. В более поздний период своей жизни, но до «Воспоминаний», Юнг вспоминал, что «в воздухе уже был слабый запах гари» («Эссе о событиях современности», цитировано по работе Доддса «Pagan and Christian”).
У Юнга были повторяющиеся видения монстров, всемирного потопа и последовательных разрушений космического масштаба, которые включали в себя образ наводнения, покрывающего все северные и низинные земли между Северным морем и Альпами. Когда поток воды приближался к Швейцарии, Юнг видел горы, становящиеся еще выше, чтобы защитить страну. Плавающая «галька» цивилизации и неисчислимые тысячи утонувших тел плавали в море, ставшем кровавым. Об этом видении уничтожения людей и мира Юнг сказал: «Видение продолжалось около часа. Я был сбит с толку, чувствовал тошноту и стыд за свою слабость» («Воспоминания»). Затем видение разрушения мира воплотилось в новом образе, и ему все время снилась волна антарктического холода, убивающая все живое. Последовал и третий сон, включающий в себя ужасающую волну холода, превратившуюся в лиственное дерево. Имея обширный опыт работы с шизофренией, Юнг был осведомлен, что такого рода видения смерти и мирового разрушения часто возвещают о психотическом обострении. Он говорит: «Я находился под угрозой психоза», подразумевая под этим, что у него проявилась симптоматика подобного либо пограничного характера. Хоманс утверждает, что Юнг обладал психотическим складом характера, но в действительности психотиком не был, - только на уровне событий, происходящих в сознании.
Может показаться, что в этот момент жизни Юнг выражал что-то в значительной степени более серьезное, чем возрождение мифопоэтического воображения как характеристики возраста религий архаических и давно умерших в рационалистическом возрасте. Я надеюсь показать, приводя суровость этих переживаний, что способ Юнга взаимодействия с ними показал замечательную изобретательность и успешно активизировал именно те аспекты Бессознательного, которые и породили его дезориентацию. Он сообщает нам, что в некотором роде он превратил «эмоции в образы», но природа их самих известна в меньшей степени. Несомненно, присутствовала значительная тревожность. Юнг интерпретирует это следующим образом: «Оставляя образы спрятанными в эмоциях, я мог быть разорван ими на части. Существовала возможность, что я могу преуспеть в уничтожении их, но в этом случае я обязательно превратился бы в невротика и, таким образом, в конце концов был бы ими как-либо разрушен» («Воспоминания»). Приводя силу образов, всплывающих из глубин психики, и серьезность положения, метод Юнга, заключающийся в столкновении с ситуацией лицом к лицу, был замечательным по своей творческой природе и беспроблемному предотвращению тотального крушения психики.
Сторр утверждает, что, хотя жизненные переживания Юнга были психотическими по своей напряженности, его Эго было достаточно сильно, чтобы предотвратить шизофреническую деструкцию психики. Также он утверждает, что Юнг мог использовать в качестве защиты от деструкции свою креативность таким же способом, которым некоторые другие творческие личности, например, Август Стриндберг, делали это (Сторр «Dinamics»). Сторр утверждает, что юнгианские креативные способы взаимодействия с собственной личностной диссоциацией были, фактически, источником внутреннего самоисцеления. Расширяя эту точку зрения в письме к Броуму, Сторр пишет: «Я думаю, что его психоз, или пограничное расстройство, было…по своей природе шизофреническим». Иную точку зрения, без приведения достаточных доказательств своему утверждению, высказывает Броум в монографии «Юнг: человек и миф», утверждая, что у Юнга был маниакально-депрессивный психоз.
Мы можем также отметить, что сон Юнга об ужасающем оледенении, разрушающем мир, сменяется видением лиственного дерева без плодов. Это можно рассматривать как компенсаторное видение, которое следует сразу же за явившемся ранее видении о терроре и разрушениях. Юнг сообщает нам, что лиственное дерево без фруктов олицетворяет собой его собственную жизнь в тот тяжелый момент его жизни. Неожиданно листья на этом дереве без плодов «превращаются под воздействием мороза в виноградную лозу, наполненную целительным соком. Я нарвал виноград и раздал его большой толпе, застывшей в ожидании» («Воспоминания»). Джон Гидоу, психоаналитик из Чикаго, прокомментировал слова Юнга о древе жизни и о превращении в источник животворного сока виноградин, которые он срывает и отдает людям. На основании этих сведений Гидоу утверждает, что Юнг теперь воспринимает себя как «Бога вина», чьим пророком он хотел видеть Фрейда (????). Гидоу даже утверждает, что Юнг видит себя реинкорнацией Месии, Спасителя. Он пишет: «Юнг видит себя реинкорнацией Христа, освобожденного от нежелательной инкрустации, которая по вине христианства уничтожила его божественное Откровение. С этой точки зрения, предшественник из иудеев, Зигмунд Фрейд, приобретает значимость Иоанна, баптиста» (Гидоу «Магна»).
Односторонняя интерпретация Гидоу поражает меня необоснованностью и суровостью суждения. Она представляет собой совершенно поверхностное объяснение периода беспокойства в жизни Юнга. Согласно этой интерпретации, у Юнга было видение, где он сам выступил в качестве Спасителя в то самое время, когда, иронически говоря, плод изгнан с древа его жизни. С моей точки зрения, его видение нельзя рассматривать буквально, как что-то, в виду чего Юнг должен анализироваться. Наоборот, компенсаторная природа его видения в то время позволяла ему работать в его погранично-психотическом состоянии.
Большая часть снов в этот проблемный период была связана с темой смерти (так, падение в щель в поверхности Земли) и с темами воскрешения или превращения. Падение – повторяющаяся тема у Юнга, и может представлять собой некий мост в детство, связку с ним. Очевидно, индивидуальный религиозный мотив, объединяющий смерть и последующее перерождение, стоит в центре этого переживания. Иначе говоря, его опыт личностного страдания (т.е. внутренней диссоциации) тесно связан с его восприятием таинства психики, входя в контраст с архетипическим взглядом на бытие.
Вновь образы, в основном беспокойного характера, осаждали его. Он стоял, беспомощный, перед чужеродным миром. Он чувствовал себя так, будто груды камней водрузили на него, как это было, по его мнению, с Ницше и Холдерлином. Он сгибался под их тяжестью. Образы напоминали землетрясение, с большими щелями, появляющимися в Земле, и гигантским весом огромных камней, сковывающих свободу и уничтожающих пути к высвобождению. Этот поток разрушительных видений - частично ответвление того, что Юнг назвал брутальной силой, которая была в нем, которая заставляла его находить значение того, что он переживал в своих фантазиях. К нему пришла уверенность, что, поступая так, он «повинуется высшей воле» («Воспоминания»).
В 1912 году, примерно на Рождество, Юнг видел сон, будто бы он находится на итальянском балконе – в лоджии с колоннами, мраморным полом и балюстрадой. Он сидит в золотом кресле эпохи Ренессанса за столом, сделанным из прекрасного зеленого камня, напоминающего изумруд. Окруженный своими детьми, он смотрит вдаль, поскольку лоджия расположена высоко на башне дворца. В голове появляется отчетливый зрительный образ, полупрозрачное сверхъестественное по своей природе видение. У этого видения есть нечто схожее с откровением, полученным Иоанном на острове Патмос, где он описывает новые небеса и новую землю. Улицы города вымощены чистым золотом, блестящим, как зеркало. Позднее в своей жизни, в работе «Answer to Job», Юнг возвращается к этим образам весьма апокалиптического характера: «Я не видел ничего, что даже отдаленно напоминало бы грубый удар, с которым противоположности сталкиваются в видении Иоанна; за исключением тяжелых форм психоза».
В сне Юнга обнаруживается отчетливость цвета и очертаний. Голубь, как некий вестник, опускается и мгновенно превращается в маленькую девочку с золотыми волосами, которая убегает поиграть с другими детьми. Видение может являть собой одну из дочерей Юнга, которая находилась в этом возрасте, или вызывать в памяти его собственное детство. Маленькая девочка возвращается, нежно обвивает руками его нею. Она исчезает, а голубка вновь возникает и говорит человеческим голосом: «Только в первые часы ночи я могу превращаться в человека, пока голубь-самец занят двенадцатью мертвецами» («Воспоминания»). Она улетает в голубое пространство, а Юнг просыпается. Удивляет множественность сущностей, которые неожиданно появляются, так или иначе выражая себя.
Юнг был особенно озадачен предназначением голубя-самца, роль которого была связана с 12-ю мертвецами. Он рассматривал 12 апостолов, 12 месяцев года и 12 знаков Зодиака, но приемлемое решение загадки не находил. Было ли в его Бессознательном искажение двенадцати, которые умерли для него? Несомненно, в традиционной христианской мифологии нет вариантов, где один умирает во искупление грехов всех. Это миф, в котором противоположности сверхъестественным образом превращаются в нечто единое и новое. Это отмечает зарождение интереса Юнга к алхимической легенде о ГермесеТрисмегисте*(см.стр.14), которая часто встречается в его работах.
В работе «Лица в небесах» Столоров и Этвуд вполне убедительно показали, что юнгианский принцип равновесия противоположностей вырос из его собственного жизненного опыта. Согласно этим ученым, равновесие противоположных тенденций требуется для предотвращения угрозы распада или для избежания «быть разорванным на пары противоположностей» (Юнг «Два эссе», цитировано по Столорову и Этвуду).
Вновь Юнгу видится некий район – районАлискамп рядом с Арле, где проход меж саркофагов возвращает во времена Меровингов**(см.стр.14). Он стоит перед рядом могил, которые напоминают ему давние захоронения, где упокоились рыцари в доспехах. Эти мертвецы не были неподвижны, как камни, несмотря на то, что были мумифицированы. Юнг смотрит на первого из них, умершего в 1830 году, и покойник возвращается к жизни и шевелит руками. Юнг идет по проходу, смотря на каждого по-очереди, движется как бы обратно во времени – из 19 века в 12-й, и каждый начинает двигать руками, стоит только Юнгу посмотреть на него. Последней фигурой был крестоносец, закованный в латы. Юнг объясняет: «Конечно, я первоначально придерживался взглядов Фрейда на то, что следы прошлого жизненного опыта остаются в Бессознательном. Но сон, такой как этот… показал мне, что такого рода содержание не являет собой мертвые, устаревшие формы, но принадлежит всему нашему жизненному пути. Моя работа подтвердила это предположение, и в течение нескольких лет из этого развивалась теория архетипов» («Воспоминания»).
В контексте травматического разрыва Юнга с Фрейдом, христианский крестоносец 12-го столетия может являть собой некий аспект самозащиты в виде лат (его Персона), он сражается с Зигфридом в горах, и он «мертв, но еще не мертв» (Юнг «Analytical Psychology Notes», лекция 5. В дальнейшем в тот период Юнг сознательно отказался от христианской мифологии, только чтобы прийти к неортодоксальному взгляду на нее – к локализации мифологии в архетипах или, как он позже сформулировал это, в Коллективном Бессознательном, освободившись от яростной атаки со стороны враждебно настроенного Фрейда.

Погружение в недра Земли.

В канун нового 1913 года Юнг сидел за своим рабочим столом, когда вдруг он испытал ощущение падения сквозь Землю. «Почва буквально ушла из-под ног, и я начал погружаться в темные глубины. Я не мог отогнать чувство паники». Он обнаружил себя в темной пещере, в которой также находился карлик, покрытый грубой кожей. Он перешел вброд ледяную воду в одной части пещеры, где ему виделся пылающий красный кристалл. «Там был поток воды. По нему плыл труп – юноша со светлыми волосами, раненный в голову. Он следовал за гигантским черным скарабеем, и за красным восходящим солнцем, быстро поднимающимся из глубин воды. Ослепленный светом, я хотел переместить камень в щель, но оттуда хлынул поток. Поток крови. Мощная струя била оттуда, и я почувствовал тошноту. Мне казалось, что кровь продолжает бить струей невыносимо долгое время. Наконец она приостановилась, и видение подошло к концу» («Воспоминания»).
Образ, запутанный и причудливый, как это видно в «Воспоминаниях», тем не менее истолковывается как очень нежелательная версия, которую Юнг предъявил себе в Лекции №6 в работе 1925 года. Там он приводит такие детали, как «пещера, забитая насекомыми, напоминающими по форме летучих мышей и производящими странный шум». Или, цитируя другой пример: «Затем мимо проплывает нечто черное, большое, как человеческое тело, и следует за ним при помощи движений ног. Это был скарабей, а за ним явился шар, напоминающий ярко сверкающее солнце, пылающее темно-красным светом в воде, как восход солнца перед штормом. Когда он был в середине поля зрения, сотни тысяч змей бросились к солнцу и закрыли его» («Analytical Psychology Notes», лекция 6). Если Голливуд обнаружил бы этот материал, конечно, об этом бы сняли кино. «Последний уикенд» и фильм Спилберга «Raiders of the Lost Arc» кажутся бледными по сравнению с яркостью, детализированностью и явным ужасом видений, порождаемых психикой Юнга в этот период.
В «Воспоминаниях» Юнг объясняет эти силу и глубину проблематических видений мифом о герое и солнце, драмой смерти и воскрешения. В египетской мифологии скарабей символизирует воскрешение. Юнг признает, что «чрезмерное» излияние крови было ненормальным явлением. История мифологии может привести примеры пещер, полных насекомых, летучих мышей и сотен тысяч змей, бросающихся на солнце, но Юнг не приводит их! Психоаналитики написали много всего о разрыве между Фрейдом и Юнгом, но мало проанализировали этот интересный материал.
Хоманс, в работе «Юнг и его окружение», следуя за анализом Кохутиана, использовал последние данные психологического изучения нарциссизма, чтобы понять Юнга. Кто-то может согласиться с тем, что психологическая организация Юнга была нарциссической и несла отпечаток Эдипова комплекса. Психология нарциссизма, со своими идеями нарцисстической травмы и уязвимости, может некоторыми способами обеспечить более полный и комплексный взгляд, без пренебрежения некоторыми аспектами сложной личности Юнга. Еще не хватает рассмотрения суровости его заболевания и большей обстоятельности в анализе взаимосвязи между его многоплановостью и креативностью, которые в то время дали толчок к внутреннему самоисцелению, новые перспективы и сформировавшиеся позднее творческие идеи.

Илия, Саломея и Филимон

Также Юнга видел во сне Илию и Саломею. Он уподоблял свое видение путешествию на Луну. В некой стране смерти он стоит на вершине кратера. Там он видит пожилого мужчину с белой птицей и красивую девушку, которая слепа. Приблизившись к этой паре, он слушает, как если бы они были реальны, что старик объясняет, что он – Илия, и что слепая девушка – Саломея. В этом видении Юнг уверен, что эта странная пара пребывает вместе в вечности. В добавок третьей фигурой в этой истории является крупная черная змея («Воспоминания»). Здесь мы видим контрастность в бессознательном восприятии Юнгом пожилого мужчины (себя) и молодой женщины (Тони Вульф). Вульф была на 13 лет моложе Юнга. Наряду со всем прочим, в 1914 году Юнг проходил через то, что в наши дни принято называть кризисом середины жизни – конечно, это время, когда притягательность женщины моложе, особенно для того, кто понимает свои бессознательные проблематичные потребности, часто является составной чертой мужской психологии.
Много лет спустя в значимом эссе «Этапы жизненного пути», Юнг был одним из первых ученых, затронувших в своих работах эту проблему. Хотя Юнга и Вульф однозначно ничто не связывало с Илией и Саломеей из видения, Барбара Ханнах дает комментарий: «Эта пара – юная девушка и пожилой мужчина – были предназначены сыграть далеко идущую роль в судьбе Юнга, поскольку в это же время - как фантазия – он совершил необычное открытие, что из всех его друзей и знакомых только одна девушка могла неустрашимо сопровождать его в его путешествии в подземный мир.
В значительной степени теория Юнга об Аниме и Анимусе проистекает из этих образов. Его собственное толкование сна заключается в том, что «Саломея представляет собой Аниму. Она слепа, потому что она не видит значение вещей. Илия – образ пожилого мудрого пророка, он являет собой сферу рассудка; Саломея – элемент сексуальности. Кто-то может сказать, что эти две фигуры воплощают собой Логос и Эрос» («Воспоминания»). Упуская значимые связи, он рационализирует значение сна способами безличного толкования.
Если толкование, связывающее Юнга и Вульф с Илией и Саломеей имеет некоторые достоинства, тогда тут можно видеть перестановку, которая имеет место в механизме сна, поскольку в этот период жизни Юнга слеп был он, а не Вульф. Вульф помогала ему интуитивно «увидеть», или «познать», глубины Бессознательного. Юнг проецирует на Вульф свою потребность в компаньоне, сопровождающем его в рискованном сверхъестественном путешествии по глубинам внутреннего мира. Многозначность символа «слепой» может также быть рассмотрена в контексте существующих в мире спиритических традиций. Слепота часто связывается не только с физическим несчастьем, но также и с духовным состоянием пребывания в неведении. Может показаться, что следует, что в видениях Юнга на Бессознательном уровне, в этот проблемный момент его жизни, Тони не была опытным сопровождающим по его внутреннему миру, наполненному тенями. Возможно, в это время он искал духовного наставника, - у него была потребность, которая позже опредметилась в фигуре Илии и Филимона. Неосознаваемая мысль, видоизмененная во сне Цензурой сновидения, кажется в этом случае произведшей перемену в Сознании.
Цензура сновидения склонна скрывать скрытое в сне удовлетворение из-за его неприемлемой по своей природе сути. Однако во взгляде Фрейда на сновидения явный принцип удовольствия, заключающийся в сне, может изменяться, в смысле скрываться, упускаться. Юнг, напротив, утверждал, что по-крайней мере некоторые сны предлагали ожидаемый взгляд на вещи в большей мере, чем взгляд через призму прошлого. Свободные ассоциации, согласно Юнгу, не были необходимы, поскольку сон рассматривался как нечто естественное, а не притворное.
В «Воспоминаниях» Юнг сообщает нам, что его семья позволила ему устоять на ногах в тот период внутреннего переворота. Еще в это же время он верил, что условная нравственность должна быть преодолена так, чтобы самореализация будет достигнута. Кто-то может догадываться, что такого рода самореализация была достигнута за счет элемента бессознательного чувства вины, возникшего из-за взаимоотношений с Вульф.
Мартин Бьюбер в работе «William Alanson Whight Mmmemorial Lectures» однажды провел различие между понятиями «вина» и «чувство вины». Бьюбер отметил, что некоторые психологи изучают себя исключительно вне чувства вины, не задаваясь более фундаментальным вопросом генезиса вины. Он ссылался на тех, кто оправдывал свои нарциссистические интересы засчет других. Бьюбер пояснил свой интерес, написав: «Юнг не понимает всех взаимоотношений между душой индивида и другими формами бытия, преступающими границы психики… Фактически, во всей большой работе Юнга мы ничего не узнаем о вине как о реальности во взаимоотношениях между человеком и миром, давшим ему жизнь» («Знание о человеке»). Наблюдение Бьюбера отмечает фундаментальное и значимое различие между внутренними наблюдениями Юнга (интроспекцией) и своими внутричеловеческими перспективами.
В сне Юнга образ Илии впоследствии заменяется образом Филимона – крылатого Учителя с хромой ногой, чью мудрость Юнг воспринимает как образ Я-идеального. С Филимоном у Юнга были долгие, самые разнообразные разговоры. О них Юнг говорит: «Он говорил вещи, о которых я, будучи в сознательном состоянии, не думал. Поскольку я ясно видел, что тем, кто говорил, был он, а не я». От Филимона Юнг узнал то, что он назвал «объективной психикой», или «автономной психической реальностью» («Воспоминания»). Как результат, он начал утверждать, что психические образы имеют свое собственное независимое существование, как животные в лесу, люди в комнате или птицы в воздухе.
В этот период своей жизни Юнг стремился походить на Филимона, который являл собой высшую идею, инсайт. Юнг уподоблял его некоему невидимому гуру. Юнг нашел новую фигуру отца еще и для того, чтобы «очистить разум от ужасной тьмы» («Воспоминания»), как утверждает алхимический трактат «Aurora Consurgens». С некоторых точек зрения Филимон очень напоминает «небесного целителя», с которым Юнг себя соотносил. Следовательно, Филимон стал значимым наставником для Юнга в его вступлении во вторую половину жизни.
Уравновешивая проблему, фантазии Юнга вскоре сфокусировались на более ранней фигуре – Ка. «В Древнем Египте «Ка царя» была его ранней формой бытия, олицетворяющей душу» («Воспоминания»). В фантазиях Юнга, однако, душа-Каа возникает из глубин Земли после сильной вспышки молнии – напоминая детский сон о поедателе людей и более поздний тоннель в повторяющемся сне о «погружении в глубины Земли». В своих алхимических занятиях Юнг видит разнообразные параллели с теми фигурами в видениях о Зосимосе из Панополиса и Меркурии. Во время их он говорит, что может соединить обе фигуры при помощи алхимии.

Блокноты, Красный и Черный.

В годы мучительных видений Юнг писал очень мало теоретических работ, и иногда он немного читал. Это была значительная перемена в жизни человека, жадного до литературы всех жанров. Большая часть его времени проходила в противостоянии и описании его зачастую причудливых внутренних образов, и это заняло 1330 страниц, записанных и иллюстрированных его рукой. Его стиль письма в это время изменился и стал похож на стиль 14 века; его рисунки были выполнены материалом, приготовленным им собственноручно, как это делали художники прошлых лет. Он поместил наиболее интересные рисунки и надписи под обложку из красной кожи, и они стали известны как Красный блокнот. Можно сказать, что в этот период все его записи подпадают под две категории: некоторые из записей наполнены светом и божественностью, тогда как другие темны и демоничны по своей форме и по содержанию, что отражает оккультические и религиозные архетипы в психической жизни Юнга. Вновь мы видим тему равновесия противоположностей.
Джеймс Хейзинг написал, что «шок, последовавший за разрывом с Фрейдом, придал необычно полемический тон его публикациям, омрачающий их преимущественно креативный характер. В случае Юнга…эти последовавшие годы внешне маскировали интенсивную внутреннюю сумятицу, граничащую в чем-то с шизофренией. Юнг экспериментировал над собой, проверяя правдивость своей теории о Бессознательном» («Imago Dei»). Это было в тот период, когда первый из блокнотов, Черный, а затем и Красный были составлены. Там Юнг рассматривает взаимоотношения со своей Анимой. Выросший из более ранних записей, Красный блокнот охватывает 6 сотен собранных воедино страниц с разнообразными эзотерическими картинками, часть из которых была воспроизведена в «Мире и Образе», изданном Аниелой Джаффе. Юнг ссылается на Красный блокнот в «Воспоминаниях», но только весьма небольшая часть его параграфов поступила в распоряжение Джаффе.
Одна из немногих цитат из Красного блокнота содержит дихотомию между «духом времен» и «духом глубин». Юнг пишет: «Наполненный человеческой гордыней и ослепленный самонадеянным духом времен, я долго искал, как удержать другой дух далеко от себя. Но я не перестал считать, что дух глубин с незапамятных времен и во все времена обладал большей силой, чем дух времен, который меняется со сменой поколений и вянет с летними цветами»» (цитируется по Джаффе «Creative Phases»). Это волнующее изречение имело место после разрыва с Фрейдом и в течение мучительного прохождения кризиса середины жизни. В этом споре акцент на быстротечности жизни и уверенности в посещении духов (даже одержимости) более легко понять. Может показаться, что Юнг может быть отнесен в других условиях к аспектам его внутреннего раскола, который ранее он назвал Личность №1 (носитель Света) и Личность №2 (носитель Тьмы). В этом контексте Личность№1 была носителем времени, а №2 была времени лишена - бесконечность, «старый мужчина, «принадлежащий столетиям» и вечности».
Вторая глава Красного блокнота, озаглавленная «Повторное открытие души», утверждает: «Нет другого пути. Все иные пути обречены на неудачу. Я нашел правильный путь, он ведет меня к тебе, к моей Душе. Я возвращаюсь, смягченный и очистившийся» (цитируется по Джаффе). Психическийе гностический акцент на интуитивной внутренней уверенности очевиден.

Septem Sermones ad Mortous

В 1916 году Юнг написал «Septem Sermones ad Mortous» («7 поучений умершему»), позднее опубликованные отдельно как буклет, который он раздал друзьям. Эта работа была опубликована также как дополнение к автобиографии Юнга, с его согласия, данного, правда, крайне нежелательно. Язык более-менее напоминает стиль Красного блокнота, являясь результатом общения с метафорическими образами, всплывающими из Бессознательного. Эти поучения написаны от 1-го лица, и Бессознательное Юнга говорит через образ Басилида из Александрии, косвенно ссылаясь на известного наставника-гностика II столетия. Хейзинг сообщает нам: «Поучения написаны от первого лица, Басилид-Юнг определяет себя самого как своего рода второго Мессию для мертвых христиан, который вернулся из Иерусалима в поисках Мудрости. Брошюра имеет все черты героического путешествия в подземный мир» («Imago Dei»). Разъясняя сходства между «Красным блокнотом» и «Septem Sermones ad Mortous», Хейзинг ссылается на «некоторого рода перестановку ценностей, через которую наука побеждена искусством только для того, чтобы что что-то новое и высшее могло всплыть из будущей диалектики».
В этот период своей жизни Юнг в самом деле отступает от мира внешней реальности, возвращаясь к науке, таким образом та инверсия может быть расценена как регрессия. Мимоходом кто-то может заметить, что в жизни Юнга и его записях различие между внутренней и внешней реальностью, или между личностным видением и внешними объектами, часто затуманено. Ясно, что мир образов занимает первое место. Хейзинг отмечает, что стиль «Septem Sermones» «совершенно не похож на что-либо еще, что Юнг когда-либо публиковал, и схож с «Красным блокнотом» – не считая того, что тут все более структурировано» («Imago Dei»). Это правда, что стиль «Septem Sermones» отличается от большей части работ Юнга. Однако восторг от скрытых эзотерических знаний и иррационального парадокса может быть найден во всем труде Юнга.
Поучение №4 основано на теме Абракса – бога-дьявола. Здесь Юнг обращается к двум образам: «растущего начала» и «горящего начала». Оба представляют конъюнкцию бога и дьявола: «горящее начало» (Эрос) несет свет, пока это востребовано; «растущее начало» (или «древо жизни») пускает ростки и растет, пока оно поглощает живую материю вокруг себя. Вместе они образуют горящее дерево, символизирующее Бога как союз жизни и любви. Выдвигая эту гипотезу, проводит ли Юнг параллель с фрейдистскими инстинктом жизни (Эросом) и инстинктом смерти (Танатосом)?
Загадочный текст «Septem Sermones» представляет собой блестящий парадокс. Юнг пишет: «Ничто – то же, что и Все. В бесконечности Наполненность не лучше, чем Пустота. Ничто – и Пустота, и Наполненность… Вещь, которая безгранична и вечна, не имеет свойств, с тех пор как она обладает всеми свойствами. Это Ничто, или Все, мы называем ПЛЕРОМА… В плероме – и все, и ничего» («Воспоминания», дополнение 5).
Более каких-либо других мыслителей Юнг инспирирует дальнейшее исследование связей между внутрипсихическими образами и мировыми спиритическими традициями. Он обратился к экспериментальным выражениям многих, если не большей части, традиций. Не только отрывки из «Septem Sermones» схожи с существующим гностицизмом, но и несомненна параллель с эзотерическими книгами даосизма, дзен и тибетского буддизма. Во многом Юнг был на одной волне с восточной мыслью, которая сильно его очаровала. Действительно, он составил ряд предисловий к работам таких писателей, как Генрих Циммер, Шри Рамакришна, Ananda K.Coomaraswamy, Д.Т.Судзуки и В.И.Эван-Венц. Он верил, что восточная мысль дает доказательства универсальности архетипов. Вопрос о том, имеет ли место тут случайность или нет, все еще остается предметом размышлений, но парадоксальные формулировки Востока отразили его собственный опыт.
Хорошо известно, что восточная мысль славится обдуманными парадоксами, часто выражающимися в виде инверсий в общераспространенной речи. Одним из примеров является хорошо известное «Чем больше ты очищаешь, тем грязнее становится» (Waley). В даосизме основная реалия звучит так: «тяжелый, как камень, легкий как перо». Еще другой источник, «Tao Te Ching», утверждает: «Дао есть вечность без действия, и, кроме того, нет того, что оно не свершало бы». Перевод Ричарда Вильгельма «Секрета золотого цветка», разделенный Вильгельмом с Юнгом после его возвращения из Китая, также обеспечивает большое количество примеров сходных парадоксальных выражений.
Сегодня невербализованное обещание Юнга соединить противоположные друг другу науку и духовность объединяет внимание не только многих христиан, но также и современных теософов, с их очарованностью силой спиритизма и оккультизмом. Это ясно показано книгой Стефана Холлера «The Gnostic Juns and the Seven Sermons to the Dead». Книга Хеллера загадочна, но она глубоко перекликается с этим измерением опыта Юнга и иллюстрирует разнообразие духовности, в которой, он думал, можно найти выражение.
Алхимическое древо жизни становится первостепенным субъектом в более поздних теоретических размышлениях Юнга. Так, этот символический образ древа представлен как универсальный архетип коллективного бессознательного. Другая концепция Юнга, coincidentia oppositorum, в которой зло превращается в добро как раз в образе божественного, уже проявилась в образах того мучительного периода. Это развилось более подробно в более поздних работах Юнга, таких как «Неоткрытое Я», «Aion», «Answer to Job».
57.Во время самоисцеления Юнга, отмеченного новым подъемом креативной энергии, появляется имеющая место быть самопроизвольность, вводящая в один из наиболее независимых, оригинальных и креативных периодов, кульминацией которого явилась работа «Психологические типы». Про весь этот эпизод жизни Юнга мы можем спросить: какова связь между необычайно богатой, насыщенной внутренними образами жизнью Юнга, которая расщепляет образы психической болезни, и поиском интеграции? Связь может показаться явной. Образы из Бессознательного образуют матрицу, из которой проистекает мифологическое видение.
Кроме того, комментируя феномен «творческой болезни» Юнга, Элленбергер отметил, что пациенты Фрейда имеют фрейдистские сны и юнгианские архетипы с понятиями об Аниме, и так далее. Не было ли это афоризмом Фрейда, что «гений – это способность порождать свое потомство»? Элленбергер комментирует: «Фрейд, который работал с невротическими пациентами и не имел достаточного опыта работы с психотиками, рассматривал Бессознательное через идею о подавленных побуждениях и вытесненных воспоминаниях; Юнг, который 9 лет работал с несколькими шизофрениками, был просто обязан найти коллективное Бессознательное и архетипы».
Столкновение Юнга с Бессознательным показано в «Воспоминаниях» как креативное временное пребывание, в котором проявились новые инсайты высшего уровня. Однако болезнь трансформировалась в креативное исследование. Еще там было боли, агонии, муки и внутреннего страдания несомненно больше, чем он рассказывал в пожилом возрасте. В жизненном опыте многих людей несчастье и стремление к таинству связаны. Для Юнга внутреннее страдание и мистические утешения трансформировались в психологические архетипы.
Творческая личность – более осознающая, чем другие люди, «чуждые» желания и намерения, находящиеся вне собственного контроля или понимания. Юнг определили это как автономный комплекс. Это отдельная часть психики, которая живет своей собственной независимой жизнью, потому что ее психическая энергия находится вне сознательного контроля. Такие расколотые формы сознания требуют вмещения в более широкие рамки Сознания. Юнг применяет теорию автономного комплекса к себе самому и спустя какое-то время он исцеляет себя путем креативного столкновения с Бессознательным. Это было для него задачей всей жизни.
Если бы Юнг не имел детских проблем, с которыми он столкнулся, и трудностей в годы зрелости, после разрыва с Фрейдом, сомнительно, что он бы предложил так много творческих способов выхода из трудных ситуаций, основанных на синтезе, которые являются его характерной чертой. Надо сказать, он искал и нашел взаимосвязи между яркими, часто болезненными внутренними образами (многие из них принимали религиозную форму) и особенностями, которые составляли отражение его собственной креативной динамики.

Примечания переводчика:

Стр.3:
Хелдерлин* - немецкий писатель, философ.
Ницше** - Фридрих Ницше (1844-1900), нем.философ, нигелист и иррационист.
Chiwantopel*** - возможно, Шива в одной из своих ипостасей, - одно из верховных божеств индийского пантеона, член тримурти: впоследствии его образ был ассимилирован другими культурами, например, индонезийской.
Гете**** - Иоганн Гете (1749-1832), нем. Поэт, писатель, мыслитель; наиболее известное произведение – “Фауст”.
Фробениус***** - философ-алхимик эпохи Средневековья, занимался поиском философского камня.
Вишвакарман****** - божество индийского панитеона, творей Вселенной, созидатель, поэт; в некоторых мифах – сын Брахмы.
Митра******** - герой древнеиранских мифов, его имя связывается с солнцем; его культ в начале нашей Эры получил широкое распространене, в том числе и в Римской империи, составив серьезную конкуренцию христианству.
Рубенс********* - фламандский живописец, годы жизни 1577-1640.

Стр.7:
Гермес Трисмегист* - Гермес Трисмегист («трижды величайший»), персонаж древнегреческих мифов, сын Зевса; его функции варьируются в разных легендах – он то проводник душ умерших, то вестник богов, то бог красноречия… В Средневековье он становится символом планеты Меркурий, которую алхимики связывали с ртутью, а значит и своего рода символом алхимии, покровителем тех, кто ищет философский камень.
Меровинги** - франкская династия, основанная в VIII веке, активно участвовавшая в крестовых походах.

Поделитесь статьей с друзьями!

 

Оставьте свой комментарий

Комментарии для сайта Cackle